На протяжении последних ста лет армянство минимум трижды попадало в одну и ту же ловушку революционаризма, из которой едва выползало с оглушительными и катастрофическими для себя потерями. Это было в «революциях» 1908-09 гг. в Турции, 1917-18 гг. в Российской империи, в 1988- … гг. в Армении.
Если не обращаться к более ранним периодам армянской истории (например, принятию христианства), то последний период всплеска революционаризма связан с распространением марксистской идеологии, в корне чуждой армянской культуре. Даже яростное отрицание этой идеологии неистовыми борцами за освобождение от советского наследия, не поколебало уже внедренный в них вирус революционаризма.
Ведь детский сад, школа, вуз, общественная среда внушали идеальный образ героя-революционера, мессиански ведущего народ на слом старого порядка, учебники твердили о необходимости революционных преобразований, они воспитывали в духе нетерпимости к другим, легко превращающимся в классовых врагов, все пропитывалось духом нигилизма к существующему общественному порядку.
Никто не пытался убедить людей, что надо уважать, беречь и улучшать построенное, а если что-то не нравится, то, пожалуйста, совершенствуй, вноси изменения, корректируй, но уважай вклад других, уважай собственную историю.
Этот нигилизм сполна развернулся в постсоветской Армении, и воцарился огромным, свирепым и всеразрушающим Драконом, издевающимся над здравым смыслом Кащеем, наглым и осатаневшим Чертом и отплатил легковерным последователям революционаризма, проводящим сутки на митингах, всепожирающей разрухой, разъедающей коррозией морального тлена, душевным опустошением, разочарованием во всем, вплоть до высокой частоты самоубийств среди молодежи.
Он отбросил Армению на века назад, к трущобам африканских стран, без тени просвета пребывающих в перманентном обслуживании колонизаторов. Трудно ли было все это предусмотреть? Так ли уж внове были те последствия, к которым вел революционаризм?
История и социология демонстрируют поразительные образцы повторов этих злосчастий, чуть ли не буквально в тех же исходах разверзающихся над попавшими в ловушку революционаризма народами. Оправданием им может быть лишь ссылка на то, что их не подготовили и не предупредили те, кто является духовной элитой общества, все эти гордящиеся собой тщеславные и амбициозные «мтавораканы» революционных периодов.
Какова логика и законосообразность этих событий, которые легко могут воспроизвестись, как только Армения выползет из очередной трясины?
Перед любым народом, рано или поздно, встает альтернатива: или путь индивидуального самосовершенствования, вытаскивания себя самого за волосы за пределы состоявшегося бытия, к новым достижениям, к новым технологиям, новым, более совершенным формам жизни, и одновременно, открытость этого индивида любым иным совместимым с его достоинством общественным порядкам, или путь коллективного развития, «миацума», когда голос индивида теряется в гуле общественного мнения, уже не осознающего свою ведомость сокрытыми от него силами.
Представьте, что некоему гению или группе ученых удалось распознать секреты счастливой жизни. Как им поделиться этими секретами с обществом? Вряд ли голосующие массы в состоянии будут избрать именно этих компетентных людей в качестве руководителей. Но если эти ученые на себе продемонстрируют образцы такой счастливой жизни, даже под улюлюканья и насмешки толпы, то этот индивидуальный пример может вдохновить тех, кто уже созрел до понимания истины.
Когда наступает такой исторический момент выбора: или идти с ведомой массой, или предпочесть индивидуальный, но осознанный путь, то народ расщепляется. Часть выбирает коллективную стратегию развития, часть – индивидуальную. Если этот момент достаточно долго длится, то возникают расходящиеся друг от друга группы со своими системами ценностей, умственными установками, даже религиозными разночтениями.
При длительном размежевании образуются новые этносы. Далее, в свою очередь, при следующем моменте выбора, эти части снова, как бактерии, расщепляются на расходящиеся совокупности. И это происходит в каждой нации, вплоть до возникновения в ней как бы двух полярных наций, в единстве которых и учреждается необходимый для их развития синтез противоположностей. Эти две полярности сопряжены друг с другом и друг другу необходимы.
Но только до того момента, в котором возобладает дух революционаризма. Именно он превращает эти две половинки во враждующие классы, и далее начинается известная по классике, хорошо спровоцированная и выгодная внешним силам классовая война.
Как остановить рост революционаризма, вернуть общество на путь естественного эволюционного развития? Какова допустимая мера противоречий, не выводящая на гражданскую войну?
Вот тот вопрос, на котором споткнулось армянство. Рассмотрим более подробно логику действий сторон и возникновение духа революционаризма.
Вопрос правильности действий – вне позже возникаемых религиозных и историософских обоснований – упирается в исторические последствия. То действие, которое в истории оказалось успешным, имеет больше шансов на повторение, а значит, будет принято на вооружение и станет традицией данного народа.
При его естественном, не принудительном существовании. Более того, проводники этого действия, условно именуемые «победители», уже не будут отдавать себе отчет в возможном ином развитии событий, и сразу же не преминут объявить, что вся человеческая история закономерно вела именно к их триумфу, в котором воплощена сама логика мировой эволюции. Так возникают религиозные и квазинаучные концепции смысла истории. Так возникает ложный вектор истории, который немедленно воплощается в лелеемую социологию.
Такова специфика всей пост-исторической (т.е., после данного исторического события) литературы, неуклонно разверзающей новую яму ведомому сообществу. Эта яма есть следствие великого разнообразия вариантов поведения, каждый из которых хорош лишь в определенных обстоятельствах, не всегда фиксируемых своевременно. И успешное в прошлом действие может привести к провалу в изменившихся условиях. Цари и императоры прошлого были свободны от всех этих ложных «измов», и лучшие из них опирались на самочувствие народа, что сегодня уже не котируется как общественный фактор.
Но как быть в случае поражения, в случае неуспешности реализации планов, грез и чаяний притесняемого народа? Как быть в случае коллективной неудачи, которую легко свалить именно на сохраняемую коллективом идентичность, обвинить ее в ложности, отвергнуть принятую систему ценностей?
Проследим теперь последствия, необходимо вытекающие из принятия каждой альтернативы.
Итак, перед нами жесткая дилемма: либо сохранение коллективной идентичности, несмотря на то, что она приводит, по мнению некоторых, к поражению, либо отход от нее, вливание в стан победителей, принятие стратегии индивидуального успеха и постепенная ассимиляция в среде, в которой доминируют ценности, приведшие к успеху.
Если, несмотря на поражение, сохраняется коллективная идентичность, то должен же быть какой-то смысл, ради которого она все еще притягательна и приведет к спасению. Пусть не сейчас, но нужно только потерпеть, и тогда мы дождемся своего часа. Так формируется отсроченный смысл, и начинается работа обоснования того, почему идентичность не сработала в предыдущем случае.
Если нужно ее сохранить в любом случае, то всякое отклонение от нее чревато санкциями, вплоть до самых жестоких. Внутренние силы сцепления усиливают свою работу. Естественно вытекающая необходимость валоризации данной коллективности прямо диктует наличие глубокого смысла в поражении, и этот смысл резюмируется как предварительная проверки веры в коллективность перед грядущей ее победой, в которой слабые сегодня, станут сильными завтра. «Последние станут первыми, а первые станут последними».
Те, кто потерпел неудачу сегодня, страстно ждут, что неведомые им силы или верховный разум истории «отомстит» зарвавшимся победителям. Вместо того, чтобы изучить опыт победителей и подвергнуть самоизменению потрепанную и недостаточно надежную идентичность, выращивают мистический дух реванша. К тому же реальная история человечества свидетельствует о непрочности успеха: величие победителей преходяще, а тех качеств, которые вчера обеспечивали им успех, сегодня уже недостаточно, нужно постоянное саморазвитие. Но в данной стратегии все попытки частичного и индивидуального успеха рассматриваются данной коллективностью как выпадение из идентичности и ее предательство.
Если в первом случае выбора индивидуального пути, корректируемого только истиной, а не мнениями окружающих, индивид имеет в качестве конкурентов других людей, тоже взятых в их индивидуальной ипостаси, то в случае жесткой коллективной идентичности, конкурентами выступают народы и сообщества. Они выступают как нерасщепляемые далее единицы. И если в первом случае можно говорить о конкурентной борьбе, даже войне всех против всех в данном обществе, то во втором случае перед нами всегда будет мировая война, война народов и обществ, где жертвами будут не единицы людей, а целые народы и государства.
В первом случае общество заинтересовано в неуклонном улучшении своего бытия, в мирном развитии и развертывании индивидуальных способностей на службу населению. Идеология «малых дел», реформизм, постепенные улучшения присущи настроению такого общества. Во втором случае, коллектив может достичь успеха, только разрушая другие коллективы. Внутренняя структура сил сцепления коллектива всегда должна быть прочнее и сильнее, нежели силы сцепления окружающего общества. Иначе, коллектив распадется. А его усиление происходит и за счет ослабления внешних сил сцепления, а значит и неминуемой, сознательно или бессознательно проводимой коррозии и разъедания социальности общества как таковой.
То, что на индивидуальном уровне выступает как конкурентная борьба, манипуляция, обман, то на коллективном уровне выступает как революция, революционаризм, потрясение основ общества, «разрушение до основанья». В некотором смысле такое поведение присуще диаспорам, особенно находящимся во враждебном окружении. Но армянам надо осознать, что теперь они имеют собственное государство и клановая активность ничего хорошего этому государству не сулит. Она должна быть вытеснена гражданской активностью.
Каковы исторические последствия принятия жесткой коллективной идентичности как неизменяемого фактора собственной судьбы?
Защита индивида, обеспечиваемая коллективом, уже не зависит от его праведности или справедливой позиции. Он защищен в любом случае, поскольку он «наш», даже если он «сукин сын». Вопрос истины отодвигается в неопределенно далекое будущее. Сегодня надо выжить любой ценой. Даже ценой преступления, поскольку в качестве такового оно уже не рассматривается. Ведь моральность в данном случае не имеет общечеловеческого характера, она строго замкнута на «своих». Границы между криминальным и нормальным поведением размываются.
С одной стороны, общество, с его нормами и ценностями, с другой – противостоящий ему интерес клана, который не отпустит вовне ни одного своего члена живым. Чтобы остаться кланом, он должен иметь противоположные обществу ценности и интересы, иначе легко раствориться в гомогенной среде. Но как удержать клан, не соблазняя его избранностью и уверениями в облеченности великой миссией? Но тогда значительно уменьшается ценность жизни любой другой твари, которую можно беспрепятственно уничтожать ввиду чуждости, непринадлежности к избранному клану.
В условиях самозамкнутости любой клан деградирует, как деградирует любое живое существо, лишенное многообразного общения. Вырастает грозная проблема – удержать развитие внешнего общества, а то и вообще заморозить его развитие, опустить до соответствующего данному клану уровня. Ведь разбегутся люди. Все ведь стремятся в силу непреложного закона эволюции к повышению сложности и многообразию.
Так, Армения деградировала от принятого в ее древней культуре универсализма, отсутствия страха перед любым чужеродным явлением – к современному циркулярно фундированному сектантско-партийному избранничеству, отгородившись стеной от «неизбранных», не имеющих ни материального достатка, ни клановой принадлежности. Заодно и неспособных защититься от материально-насильственных средств устроения либерального для клана порядка.
Задумаемся о главном парадоксе армянской постсоветской истории: революционнарные лидеры восстали против недостаточно уважительного отношения к простому человеку, обвиняя советский «тоталитаризм» в забвении и подавлении «человеческого лица», но тоскливо-тревожным продуктом их энтузиазма стал несравненно более лютый мир презрения и унижения того самого человека, которым вдохновлялись все революционарные митинги. Их акция в своем предельном воплощении стала поучительной, если не позорной, антиутопией армянской истории. А механизм этого превращения достаточно прост.
Революционаризм развязывает гражданскую войну, а всякая война в качестве образца для подражания предлагает взаимоуничтожение. И куда уж там до уважения к человеческой личности. Живым бы остаться!
Но повтор цикла порождает ту же самую ситуацию. Снова «вчерашние последние», ставшие сейчас первыми, рискуют пасть от мести сегодняшних последних. И так, всегда. И у всех страх за свое существование. И все ищут защиту друг от друга. Таким образом, один из главных вопросов этой социологии и философии истории – как избежать исторического реванша и мщения бывшим власть имущим, как сохранить непрерывность культурного и социального развития не только на срок избранного президента? Ведь физический реванш униженных и оскорбленных неизбежно оборачивается местью всей материальной и духовной культуре как причастной былому неравенству и господству сильных.
Таким образом, порядок, устанавливаемый в результате активного революционаризма, оборачивается в конечном счете большим беспорядком, чем тот, с которым инициаторы обещали расправиться. История последних десятилетий со всей наглядностью демонстрирует этот парадокс: каждая последующая фаза в процессе упорядочивания армянского социума оказывалась чреватой гораздо большими рассогласованиями, чем предыдущая. Закрадывается мысль: не обязаны ли мы сохранением некоторого порядка в нашей стране тому, что до каких-то его областей до сих пор не доходили руки «устроителей нового порядка»?
Таковы исторические последствия выбора указанной коллективной альтернативы.
Но сущность и выбор армянской культуры в другой альтернативе. Она состоялась уже в праистории, создала свою самобытную цивилизацию, которая стала колыбелью для многих современных культур. Она озабочена мировым развитием, ей может поставить границы только природа, а не люди, и критерий ее успешности – это преодоление человеческих возможностей. Она воспринимает природу как сопричастную, родственную, а не враждебную, требующую усмирения силу. Идущая издревле тяга к громаде Космоса, предполагает растворение в нем, переживание его как высшей гармонии в себе и эталона социального порядка, как таинства, не подвластного воле отдельного человека. Более того, именно волюнтаризм этого человека нарушает строгий порядок космоса и разрушает его естественную гармонию.
В результате воцаряется чуждый природе беспорядок, жертвой которого становится тот же человек. В своем стремлении превратить социум в объект его революционарной «наладки», «покоритель» ломает бесчисленные, в том числе и бесконечно тонкие, механизмы внутренней самоналадки природы и культуры, полноценно заменить которые системой управления, взращенной митинговою толпою невозможно.
Признание кого-то врагом – есть признание в собственной слабости. А без этого – не соберешь митинг. И цикл начинается снова. Если общество хочет по-прежнему остаться армянским, то оно должно будет уйти, и по всем признакам уже уходит от чуждого ему варианта выбора. Если бы не соблазн революционаризма, то всех достигнутых сегодня завоеваний можно было бы достичь значительно более малой кровью. Приватизация сделала бы очевидным, кому принадлежат те или иные территории, при сохранении армянского потенциала в смежных странах.
Очевидно, что с революционаризмом как атавизмом армянского мышления надо заканчивать. Но как, если во всех вузах революционаризм регулярно подпитывается сегодняшним импортным российско-западным образованием, все гуманитарные теории которого пропитаны махровым революционаризмом цветных революций. Как избавиться от этого тлетворного влияния обветшавшей социологии? Наверное, пора развивать свою собственную социологию на армянской культурно-цивилизационной почве.
Григорьян Э.Р., профессор социологии
